В зените [Приглашение в зенит] - Георгий Гуревич

— Караул, трещит!

Трещит дерево, за которое мы цепляемся. Вот один из корней выдернут из почвы, вылез, как шатающийся зуб. Обнажается и второй корень, голый, не защищённый корой. Карабкаемся вверх от макушки, подтягиваемся к корням, хотим зацепиться за край ямы. Непрочные комья крошатся, сыплются на голову. Ой, сорвусь!

И падаю вниз головой в яму, за которую хотел зацепиться.

Опять перевернулось!

Шмякаются с неба вернувшиеся комья, камни, камушки и валуны. Улетевшее раньше возвращается позднее. А вот и наша ракета. Иголка, поблёскивающая в небе, превращается в веретено, в снаряд среднего калибра, большого, максимального… Сработает ли система автоматического торможения? Если сработает, есть шанс удрать из этого ненадёжного мира. Ближе, ближе! Ракета скрывается за ближайшим пригорком…

Тугие клубы оранжевого, подцвеченного пламенем дыма вспухают за холмом.

Не включилась автоматика.

Перед нами все та же перспектива медленной смерти, но в ином варианте. Недельный или двухнедельный запас воздуха и энергии в скафандре. Робинзонады не удаются в космосе. Едва ли мы сумеем жевать местные кактусы.

И тут приходит спасение. Объявляется в наших собственных наушниках:

— Внимание, всем, всем, всем! Утеряна связь с автоматической пассажирской ракетой, следовавшей на полигон имени Здарга. Всех находящихся в данном районе просим принять меры к розыску. Держим связь на волне…

Конец того же дня. Сижу в уютной кают-компании космической станции полигона. Уют, конечно, в звёздном духе: почти пустая комната, низкие складные кресла расставлены вдоль стен у откидных столиков. На стенах дверцы, дверцы и экраны, экраны, экраны. К дверцам подведены трубы из кухни, кладовой, библиотеки, мастерской, к экранам — провода от аппаратуры и информатория. На свободных экранах картины: бурное море, лес, подводные скалы, городская улица. Цвет великолепен, стереоскопичность безукоризненная, не экраны — окна в мир. Забываешь, что за стеной космическая пустота. Считается, что эта иллюзия поднимает настроение.

Сижу, развалившись в удобном кресле. Светло, тепло, безопасно, рядом приятные собеседники. Приятными на вид их делает мой анапод, конечно. Но в обществе я не снимаю анапода, предпочитаю беседовать с человекоподобными, а не со слизнями и скелетами, преодолевая тошноту и жуть, гадать, что же выражает игра пятен на их лице.

А так, спасибо анаподу, передо мной люди. Вот начальник станции, он похож на ленинградского Физика, того, что честил меня, а потом угощал до отвала. И жена его тут же — их звёздная Дальмира. Здесь на ней простенький сизо-голубой чистый комбинезон, в разговоре она уверенно сыплет формулами. Но анапод упорно показывает мне Дальмиру. Подозреваю, что и эта звёздная красавица только разыгрывает интерес к физике, на самом же деле ищет новые чувства. Возможно, ей нравится быть единственной женщиной в компании молодых талантов, наперебой старающихся привлечь её внимание.

Больше всех старается выделиться бойкий молодой физик, смуглый, горбоносый, с острой бородкой, этакий оперный Мефистофель. Но это не жёлчный, угрюмый немецкий черт с больной печенью. Здешний Мефистофель жизнерадостен, остёр на язык, колюче-насмешлив, любитель похохотать. Тут же главный объект его насмешек — молчаливый румяный толстяк с кудрявыми баками. Он все время благодушно улыбается и сонно жуёт, глядя на мир, прищурившись то одним глазом, то другим. Видимо, считает, что поднимать сразу оба века — нерациональный труд.

— Журналисты посещают нас часто и даже чаще, чем нужно, — говорит старший физик. Он держится сухо, сдержанно и уверенно. Возможно, что и мой земной физик так же разговаривает в своём НИИ. — В Звёздном Шаре широко известно, что наш полигон — форпост науки, как бы выдвинутый в будущее, в следующие века. Мы заняты делами последующей эпохи и мыслим в её категориях — количественно-точных — математическими уравнениями. К сожалению, этот образ мышления распространяется туго, он требует мысленных усилий. Не понимая математики, журналисты пытаются подменить её неточными, несовершенными словами, в результате искажают суть и попадают впросак. Ваше приключение — яркий пример подобной подмены. Безукоризненно выверенный до четвёртой девятки, идеально запрограммированный автомат доставил бы вас сюда секунда в секунду. Но вы усомнились в нём, выключили легкомысленно и чуть не погибли. (Граве сконфуженно молчит.) Вот я и опасаюсь, что мои жёстко сформулированные объяснения вы тоже выключите, начнёте переводить на язык неточных образов, спутаете, исказите, вывернете наизнанку…

— Шеф, разрешите, я попробую, — вмешался весёлый Мефистофель. — Иногда у меня получаются переводы с научного на житейский. Слушайте, гость. Я не знаю, на вашей планете верят ещё в богов, которые создали небо, сушу, воду и огонь? Большей частью разуверились? Поняли, что природа делает сама себя? Превосходно. Но здесь вы попали в общество всемогущих, можно сказать, квазибогов. Этот сонный жвачный — тоже всемогущий, хотя он и спит, но во сне генерирует идеи, расчёты, проекты и пояснительные записки вариантов переустройства вселенных. Я же личность трезвая и критически мыслящая, в некотором смысле антипод. Посочувствуйте мне; критическое мышление — тяжкий крест. Увы, я первый вижу, что идеи и проекты моего жвачного друга задолго до его рождения были воплощены слепой и бессмысленной природой.

Мы же, существа зрячие и осмысленные, не хотим подражать бессмысленной, не рассуждая. Мы сомневаемся, что новые миры надо лепить по образу и подобию старых. Вот природа штамповала планеты в виде каменных шаров. А может, лучше шары пустотелые или ячеистые, как соты, или кубы, или пирамиды, или даже лепёшки? И надо ли придерживаться всех законов, стихийно установленных стихиями? К примеру, хорош ли закон тяготения? Удобно ли, что притяжение убывает пропорционально квадрату расстояния? Не лучше ли куб расстояния? Или первая степень? Или неубывание? И вообще, стоит ли монтировать вселенные на скучнейшем принципе тяготения — все притягивается ко всему? Не лучше ли электрический принцип — что-то притягивается, а что-то и отталкивается? Или же химический принцип: притягивается и отталкивается по-разному, с учётом валентности. Или клеточный принцип: слой наклеивается на слой и форма любая. Или генетический… Мало ли принципов в природе и технике. Все это надо проверить. Мы проверяем, пробуем. Всемогущий, не спи. Какие параметры мы покажем гостям завтра?

— Антитяготение разве, — пробормотал толстяк. — Стыдись, всемогущий. Даже твой мистический предшественник, невежественный и самовлюблённый, не ведающий начал теории относительности, был все же бесконечно сообразительнее тебя. Антитяготение наши гости уже испытали сегодня, когда висели вверх тормашками на макушке дерева.